Рассеяние еврейского народа распространялось на восток. После изгнания из Испании и расцвета еврейских общин Германии в XVI веке пальма первенства еврейской духовности переходит в Польшу. Здесь жили и распространяли свое влияние такие выдающиеся мудрецы, как каббалист и галахист Моше Иссерлес (Рама), рабби Натан Нета Шапира из Кракова, знаменитый талмудист Йоэль Сыркес[*]Йоэль Сыркес (1561 – 1640) выдающийся каббалист, галахист и раввин целого ряда польских общин. Из Польши еврейское присутствие распространилось в Белоруссию, Малороссию и Прибалтику.
В тех или иных формах евреи стучались в ворота Российской империи в течение всего «просвещенного» XVIII века. Россия, однако, не горела желанием их впускать. Известна знаменитая резолюция императрицы Елизаветы Петровны на просьбу Сената допустить евреев в Малороссию для оживления местной торговли. «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли»[266]С. М. Дубнов. Краткая история евреев, гл. 10, п. 58, М., Сварог, 1996, стр. 424, – заключила императрица. В итоге, однако, не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям. В результате разделов Польши к России отошли обширные территории, на которых жило почти миллионное еврейское население.
Вплоть до середины ХIX века евреи жили закрытыми общинами, объединенными единством языка, религии и системы самоуправления. Существование народа базировалось на принципах, установленных духовными лидерами еще на заре двухтысячелетнего изгнания и обновлявшихся в каждом поколении. Время вхождения восточно-европейских еврейских общин в состав России совпало с эпохой расцвета и распространения хасидизма.
Хасидизм возник в 30-е годы XVIII века как духовное движение, внесшее новую струю и дополнительную глубину в подчас застывшие и окаменевшие за сотни лет формы религиозной и духовной жизни народа. Подход хасидских учителей позволял простому народу коснуться глубинной сути иудаизма, каббалы и тех базовых идей, разработанных еще праотцом Авраамом, которые изначально вывели еврейский народ на уровень единения друг с другом и Природой. Основным новшеством было непосредственное обращение к человеческой душе, ставившее формальную книжную ученость на второй план или еще дальше.
Быстрое распространение нового течения вызвало к жизни ответную реакцию сопротивления. Духовные учителя традиционной школы, и прежде всего великий каббалист и духовный лидер поколения Виленский Гаон Элиягу, считали преждевременным распространение каббалы среди широких народных масс. Они полагали, что время избавления еще не наступило, а духовная работа в условиях Изгнания (Галута) должна все еще выполняться избранными учеными.
Каковы бы ни были внутренние разногласия между двумя каббалистическими школами, раввины так называемой литовской школы стали бороться с «инакомыслием» всеми доступными им способами. В конце XVIII века во многих общинах развернулась настоящая «охота на ведьм», грозившая полным расколом народа.
«Еретиков» преследовали, подвергали херему (отлучению от общины), заставляли публично каяться в грехах, подвергали телесным наказаниям. Хасидские рукописи сжигали. Столицей борьбы с хасидами была Вильна, «литовский Иерусалим». В одном из посланий виленского религиозного истеблишмента еврейским общинам говорится: «Все вожди народа должны облечься священным рвением как одеждой для того, чтобы истребить, искоренить сих отступников и поразить их громом отлучений и опал. С помощью Божией мы уже здесь (т.е. в Вильне) вырвали зло с корнем, и как мы искоренили их здесь, так да будут они искоренены во всех местах, и да исчезнет самое имя их навеки! И где только найдется малейший отпрыск их, да будет он истреблен, дабы не укоренилось в земле семя их. И если даже они будут умолять вас (о пощаде) голосом своим, не верьте злодеям и не полагайтесь на них, ибо много мерзостей в сердце их. И до тех пор надо гнать их, пока они сами не покаются всем сердцем»[267]С. М. Дубнов. История хасидизма, Мосты культуры, Москва – Иерусалим, 2014, стр. 253 – 254.
Зачастую раскол между хасидами и их противниками – митнагдим[*]Митнагдим – ивр. «противники» – проходил внутри одной семьи. Известный историк и искусствовед Давид Маггид[*]Давид Гилариевич Маггид (1862 –1942) происходил из семьи потомственных раввинов, гебраист, искусствовед, историк и генеалог пишет о своем прадеде раввине Пинхасе Маггиде, что для него, «стоявшего весьма близко к виленскому Гаону и обучавшего детей последнего, отпадение сына в хасидизм было страшным ударом и позором. На основании родительского права, с которым в то время очень считались, р. Пинхас заставляет сына отречься от хасидизма, и для этой цели он образует Бесдин [т.е. бейт-дин, раввинский суд] (группу из трех раввинов), в который входят виленский Гаон, чаусский раввин, р. Клонимус, слывший тогда великим благочестивцем, и он сам»[268]Д. Г. Маггид. Из семейного архива, Пережитое, сборник, посвященный общественной и культурной истории евреев в России, т. 2, СПБ, 1910, стр. 116. Маггид приводит полный текст присяги, подписанный сыном рабби Пинхаса и полностью исключающий возможность какой-либо связи с хасидами.
Хасиды реагировали на эти гонения по-разному. Вождь хасидского движения, преемник основателя хасидизма Бааль Шем Това[*]Бааль Шем Тов (Исраэль бен Элиэзер, 1698 – 1760) каббалист, основатель течения хасидизма, рабби Дов Бер (Магид) из Межерича занимал примирительную позицию. Считается, что с целью выяснения истины и прекращения распри он посылал к Виленскому Гаону двух своих видных учеников: Менахема Мендла из Витебска и будущего основателя Хабада Шнеура Залмана[*]Шнеур Залман из Ляд (Алтер Ребе – Старый Ребе, 1745 – 1812) глава белорусских хасидов, основатель движения Хабад, автор «Тании» и основатель династии любавичских цадиков из Ляд. Однако Гаон отказался принять их. Согласно легенде, ученики Магида не были столь сдержаны и, собрав миньян, «провозгласили обратный «херем» против гонителей хасидизма», объявив все их «враждебные… меры незаконными и недействительными»[269]С. М. Дубнов. История хасидизма, стр. 271.
В 1781 году в столице галицийского еврейства городе Броды противники хасидизма публично сожгли первую печатную хасидскую книгу «Толдот Яков Йосеф», которую мы неоднократно цитируем в этой книге. Сожжение происходило на площади перед домом одного из главных вождей галицийских хасидов Михеля из Злочова. В одном из раввинских посланий, обличающих опальную книгу, говорится: «Цель автора этой книги состоит в том, чтобы соблазнить всех евреев, склонить их к отступничеству от веры и упразднить занятие как явной, так и тайной мудростью [т.е. каббалой]»[270]Там же, стр. 280.
Особым преследованиям подвергся Шнеур Залман из Ляд, основатель Хабада и вождь белорусских хасидов. В 1784 году большой съезд раввинов, собравшийся в Могилеве, осудил белорусских хасидов и объявил их вне закона. Всем правоверным «дана была воля делать хасидам жизнь несносной, лишать их средств к существованию и доканать всевозможными способами»[271]Там же, стр. 402. Только после оглашения приговора решили послать за Шнеуром Залманом, который на съезд не явился, но передал уважаемому собранию раввинов письмо, в котором он призывает их к справедливости и примирению. В своем замечательном письме он в частности пишет: «Приличествует ли вам в такую пору сидеть скрытыми в домах ваших и из своей засады метать ядовитые стрелы языка по всей земле, дабы кровь лилась рекой, дабы напустить человека на человека и брата на брата?! Неужели это по-вашему называется «водворением мира во Израиле»? Небеса содрогнутся от этого!»[272]Там же, стр. 406 «Не отвергайте слов моих, но да проникнут эти слова в ваш слух и возбудят в вас доброе чувство к нам, да заставят вас смотреть на нас взорами кротости и жалости, ибо ведь вы – братья и кровные родные нам. Тот же, в чьих руках мир, да поселит мир в ваших сердцах, и да внушит вам жить с нами братски и дружески, как мы этого от души желаем»[273]Там же, стр. 408.
К концу девяностых годов XVIII века борьба сторон достигла такого ожесточения, что появились случаи физической расправы с противниками. Двадцатипятилетняя борьба минтагдим с хасидами достигла своего апогея, когда в 1798 году по доносу правительству и ложному обвинению Шнеур Залман был заточен в Петропавловскую крепость. Как пишет историк С.М. Дубнов, «религиозное усердие сделало возможным даже такое необычайное в былые времена явление, как коллективный донос одной части евреев на другую… Еврейская история знала только один аналогичный пример»[274]Там же, стр. 518. Убедившись, что деятельность Шнеура Залмана не представляет угрозы обществу, Тайная канцелярия императора Павла, отпустила его, сохранив за ним «строгое наблюдение»[275]Краткая Еврейская Энциклопедия, т. 10, кол. 259 – 262, ст. Шнеур
Залман из Ляд. В 1800 году митнагдим предприняли еще одну отчаянную попытку добиться перевеса в борьбе, подав новый донос на имя императора Павла. Шнеур Залман снова был заточен в крепость и окончательно освобожден уже по смерти Павла новым императором Александром I.
Вмешательство правительства и полное оправдание вождя белорусских хасидов привело к формальной легализации хасидизма и к его постепенному признанию как законной формы проявления иудаизма. На этом этапе острота противостояния между двумя частями еврейского народа начинает спадать, уступая место реальности существования двух подходов к постижению духовности. Уже ученик и преемник Виленского Гаона р. Хаим из Воложина[*]Хаим из Воложина (1749 – 1821) вождь митнагдим после смерти Виленского Гаона, основатель знаменитой воложинской ешивы занимал примирительную позицию и, по преданию, во время исторической встречи со Шнеуром Залманом в Минске извинялся за неподобающие преследования хасидов со стороны митнагдим.
В первой половине XIX века еврейский народ уже воспринимается как единое целое. Так, например, найденный в архиве III отделения[*]Третье отделение Собственной его Императорского величества канцелярии – охранное отделение недавно опубликованный «Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского…», написанный в 1829 году, содержит «отсутствие разделения еврейского общества на высшие и низшие слои и характеристику еврейского населения как единого целого»[276]Архив еврейской истории, гл. ред. О. В. Будницкий, т. 6. М, 2011, стр. 268. В 40-е годы хасиды и митнагдим выступали единым фронтом против попыток правительства провести реформу еврейского образования. Так, в 1843 году в Петербурге была собрана «Комиссия для образования евреев в России», в деятельности которой принимали активное участие как глава хасидов Хабада рабби Менахем Мендл Шнеерсон[*]Менахем Мендл Шнеерсон (1789 – 1866) третий любавичский цадик, внук Шнеура Залмана из Ляд, так и руководитель воложинской ешивы рабби Ицхак из Воложина[*]Ицхак Воложинер (1780 – 1849) сын рабби Хаима из Воложина, второй руководитель Воложинкой ешивы и духовный лидер литовских и белорусских митнагдим. Центростремительные, объединительные тенденции в народе были еще достаточно сильны. Следующий этап разделения народа, начало движения еврейского Просвещения, Гаскалы, окончательно соединил все ортодоксальное общество по одну сторону баррикад.
Движение еврейского просвещения в России, Гаскала, начиналось постепенно. Первый период Гаскалы, начавшийся во второй половине 20-х годов XIX века и исчерпавший себя к началу 60-х, во многом напоминает начальный этап немецкого Просвещения периода Мендельсона. Мы наблюдаем небольшие кружки просветителей-маскилим, желающих обновить «застывшую» родную культуру и внести в нее европейский дух. Однако в отличие от идей своих немецких собратьев деятельность русских просветителей первой волны не несла ассимиляторского духа. Маскилим развивали новую светскую еврейскую литературу на иврите, издавали газеты и журналы. Однако, по выражению писателя И.Л. Гордона, эти «просветившиеся» были оторванными от народа одиночками[277]Юдл Марк. Литература на идиш в России, Книга о русском еврействе, от 1860-х до революции 1917 г., Нью-Йорк, 1960, стр. 521.
Как пишет известный израильский историк Б. Динур[*]Бенцион Динур (1884 –1973) еврейский историк, педагог, общественный деятель российского происхождения, автор многотомной истории еврейского народа, несмотря на начавшиеся процессы эмансипации, «жизненный уклад русского еврейства остался в основном прежним и сохранил свои типичные черты»[278]Б.-Ц. Динур. Облик русского еврейства, там же, стр. 313. «Приспособление народа к новым условиям было в значительной мере коллективным приспособлением. Личность не исключалась из группы, не становилась изгоем, а вносила коррективы, только выправляя формы коллективного существования, и в известной мере тоже становилась фактором внутренней консолидации»[279]Там же, стр. 313 – 314.
Забегая чуть вперед, приведем здесь слова вдохновителя сионизма и провозвестника еврейского государства Теодора Герцля[*]Теодор (Биньямин Зеев) Герцль (1860 –1904) основатель политического сионизма, провозвестник еврейского государства и создатель Всемирной сионистской организации. На Первый Сионистский конгресс, проходивший в Базеле в 1897 году, Россия послала 70 делегатов из 200. Впервые столкнувшись с русскими евреями «вживую», Герцль был поражен. Он писал: «Для меня, признаюсь, самым большим событием конгресса стало присутствие русских евреев… И какой стыд это для нас, считавших, что мы стоим выше их… Если попытаться выразить это впечатление – а оно было очень сильным – одним словом, я бы сказал: они обладают внутренним единством, которое большинство европейских евреев потеряло… Их не тревожат мысли об ассимиляции, их сущность проста и цельна… Глядя на них, мы поняли, что давало нашим предкам силу выдерживать самые тяжелые времена. Необычайно живой предстала перед нами наша история в их образе»[280]Теодор Герцль. Русские евреи, «Ди Вельт», 1897, номер 19, стр. 4 //
(нем.).
Итак, еврейский народ сумел сохранить свое единство вплоть до 80-х годов XIX века, то есть до времени, когда духовный посыл хасидизма, с одной стороны, и литовского направления, с другой стороны, резко пошел на спад. Хасидизм почти полностью превратился в систему династического правления цадиков, придававших большее значение традициям своего двора, чем истинному духовному обучению своей паствы. Параллельно этому подход литовских ешив также становился всё более формальным, отходя от настоящего внутреннего наполнения и ограничиваясь внешним морализаторством («мусаром»).
В 1881–1882 годах по всему югу России прокатилась волна погромов, которая затронула 150 городов и местечек и длилась около года – «как один бесконечный черный день»[281]Н. Портнова. Эпоха возрождения, самосознания и соблазнов. В: Быть евреем в России, Материалы по истории русского еврейства. 1880 – 1890, Иерусалим, 1999, стр. 385.
За первой волной следовали другие, но именно она взбудоражила весь еврейский мир. Она явилась первым толчком к процессу еврейской эмиграции в Америку, продлившемуся больше 30 лет и перенесшему за океан полтора миллиона еврейских судеб. Принимая еврейскую депутацию, пришедшую просить помощи у правительства, министр внутренних дел гр. Игнатьев начал со слов: «Я не хотел вас принимать вместе, т.к., конечно, не могу признать солидарность еврейских интересов русских подданных Моисеева закона, живущих в разных городах», и закончил словами: «До тех пор, пока вы сохраняете свое кагальное устройство [т.е. организованную общинную жизнь], вашу сплоченность… вам нечего рассчитывать… на льготы, на расширение прав или места оседлости…»[282]Речь гр. Н. П. Игнатьева перед еврейской депутацией. Там же, стр. 11 – 12 Волна погромов, как любое бедствие, сваливавшееся на еврейский народ, поначалу как раз наоборот – еще больше сплотила его и привела к сближению уже сформировавшейся к этому времени интеллигенции с народом.
Еврейская интеллигенция периода поздней Гаскалы неизменно переживала драму разрыва со своими корнями. Зачастую это был отрыв не только от религии предков и простого народа, но и от семьи. Характеризуя культурную ситуацию среди еврейской интеллигенции 60-х–70-х, подпавшей под обаяние русской культуры, историк С. М. Дубнов пишет: «Головы, еще недавно склоненные над Талмудом в хедерах и иешивах, наполнились новыми идеями позитивизма, эволюционизма, социальных реформ. Резок был переход от раввинской схоластики, от усыпляющей хасидской мистики в этот мир идей, ярко освещенный солнцем науки, к новым откровениям, вещавшим о свободе мысли, о разрушении оков старой традиции, об уничтожении всех религиозных и национальных перегородок, о всечеловеческом братстве… Началось крушение старых кумиров: послышался вопль преклоненной перед ними массы: пошла трагическая борьба «отцов и детей», борьба непримиримая, ибо на одной стороне стоял обскурантизм или ортодоксизм, а на другой – отрицание всех исторических форм иудаизма, не только религиозных, но и национальных»[283]С. М. Дубнов. Новейшая история еврейского народа, Изд. Мосты культуры – Гешарим, Москва –Иерусалим, 2002, т. 2, стр. 330 – 331.
Сам прошедший через кризис самоопределения, в своих воспоминаниях С.М. Дубнов не раз сравнивает себя с Ахером[*]«Ахер» – букв. «другой» (ивр.) – талмудическим мудрецом Элишей Бен Абуя, отпавшим от веры и ставшим символом вероотступничества. Одиозность его фигуры в еврейской традиции может быть сравнима только с одиозностью фигуры Иуды Искариота в христианстве. Парадоксальным образом в глазах тех, кто стремился отбросить традиционные ценности, предатель Ахер, видимо, становился символом свободомыслия и смелости. О приезде в родной город и встрече с матерью Дубнов пишет: «Добрая женщина радовалась возвращению сына к родным пенатам, не зная, что эти пенаты давно уже перестали быть для него богами-покровителями, что он стал Ахером, иным»[284]С. М. Дубнов. Книга жизни: Воспоминания и размышления, СПб, 1998, т. 1, стр. 110. О встрече с дедом: «Прошло десять лет с тех пор, как я сидел рядом с ним на синагогальной скамье, целая вечность для меня, превратившегося за это время из верного Элиши в отступника Ахера. Знал ли дед точно об этом превращении? К счастью для него, он не мог читать мои мятежные статьи, где я отвергал все святое для него»[285]Там же, стр. 113. И далее о восприятии молодого интеллигента-маскила еврейской общиной: «Если бы не авторитет деда в городе, меня бы забросали камнями на улице»[286]Там же, стр. 114.
Любопытно суждение «Ахера» С.М. Дубнова о своем предке, каббалисте XVII века Йосефе Йоске из Дубно, авторе каббалистического труда «Йесод Йосеф». Считая книгу своего предка нравоучительной, Дубнов пишет: «При таком высоком нравственном уровне рабби Иосиф… не поднимается над низким умственным уровнем своего времени. Он осуждает всякое проявление свободомыслия: “Пусть человек совершенно удаляется от изучения философии, ибо она есть та блудная женщина, о которой сказано: все приходящие к ней не вернутся назад”»[287]Там же, стр. 21. С позиции просвещенного интеллигента Дубнов просто не в состоянии понять, что для каббалиста изучение философии означает привлечение чуждого («греческого») элемента в его чистую внутреннюю работу, опирающуюся на учение Авраама.
Итак, после погромов начала 80-х и еще больше – начала 90-х еврейская интеллигенция лихорадочно пыталась найти решение «еврейского вопроса». В крупных еврейских центрах, таких как Петербург, Вильна, Одесса, Киев, Харьков образовывались кружки, общества и неформальные «партии». «Националисты» противостояли ассимиляторам. «Националисты» делились на палестинофилов или – позднее – сионистов и «автономистов», считавших, что нужно бороться за права евреев в России. Сионизм разделился на духовный сионизм Ахад-Гаама[*]Ахад-Гаам(псевдоним, наст. имя Ашер Гинцберг) (1856 – 1927) выдающийся публицист и философ, противник и критик «политического», или «практического» сионизма и идеолог «духовного» сионизма. Писал на иврите, считавшего, что в Палестине надо создать лишь духовный центр, и политический, стремившийся к созданию еврейского государства. В воздухе витали мечты об обетованной земле – не важно, на берегах ли Иордана или Миссисипи. Шли жаркие дебаты о том, как и что нужно преподавать в еврейских школах; какой язык, идиш или иврит, должен быть языком еврейской культуры, какой язык должен быть языком еврейского государства в Палестине.
Тем не менее, несмотря на остроту споров и несговорчивость сторон, 80-е, 90-е и даже 1900-е годы были временем относительно травоядным. Слишком многое объединяло еврейскую интеллигенцию в ее поисках. Стороны, враждующие на страницах журналов или в общественных собраниях, в жизни часто были близкими друзьями. Борьба мнений не превращалась в открытую вражду и ненависть.
Как иллюстрацию приведем отрывок из воспоминаний С.М. Дубнова о замечательном еврейском писателе, «дедушке» еврейской литературы, Менделе Мойхер-Сфориме[*]Менделе Мойхер Сфорим (псевдоним, наст. имя Соломон Моисеевич Абрамович, 1835 – 1917) выдающийся писатель, основоположник новой еврейской классической литературы. Классик литературы на идиш и на иврите, который в клубке разнообразных мнений и идеологий «соблюдал нейтралитет». Дубнов, сам убежденный «националист», пишет: «Его нейтралитет обрекал его на идейное одиночество… Я ставлю ему вопрос… как может он не примкнуть к числу борцов против опасности ассимиляции молодого поколения? Я, может быть, при этом употребил несколько сильное выражение. Менделе рассердился. Взволнованный, поднялся он с места, чашка кофе дрожала в его руке, и он воскликнул: «Значит, я плохой еврей, потому что не числюсь среди националистов! Нет, вы все – евреи с ярлыками: националисты, сионисты, палестинцы, а я просто еврей…, но из таких простых евреев состоит весь народ». Что мог сказать я обиженному другу? Конечно, Менделе органически лучший, более подлинный еврей, чем мы все, но в национально-политической борьбе интеллигенции он по своей натуре обречен стоять в стороне: он служит нации своим литературным творчеством»[288]С. Дубнов. Воспоминания об Абрамовиче-Менделе, В: Быть евреем в России, Материалы по истории русского еврейства. 1880 – 1890, Иерусалим, 1999, стр. 379.
А вот отрывок воспоминаний Дубнова о своем идейном враге, одном из властителей дум еврейской молодежи, Ахад-Гааме. Остро отвечая на статью Дубнова на страницах одного из журналов, Ахад-Гаам «усмотрел» «в западном идеализме… следы внутреннего рабства тех ассимилированных евреев, которые ищут оправдания своего существования в миссии иудаизма, потому что не считают себя членами живой еврейской нации, не нуждающейся в таком оправдании. По существу, мысли о рабской психологии ассимиляторов я мог бы еще тогда согласиться с Ахад-Гаамом…, но с чем я не мог согласиться – это с мнением, что весь западный идеализм… вытекает из рабской психологии… Позже я выдвинул против отрицательного вывода «рабство в свободе» положительный: свобода в рабстве в форме национальной автономии, которая сохранила еврейство в эпохи гражданского бесправия и может его сохранить при современных условиях эмансипации»[289]С. М. Дубнов. Книга жизни: Воспоминания и размышления, СПб, 1998, т. 1, стр. 155. Однако идейные враги на поверку оказываются друзьями: «Вообще при всем различии наших воззрений тогда и позже мы оба чувствовали наше духовное родство, что привело к многолетней личной дружбе»[290]Там же.
Поиск пути и подъём национального самосознания происходил не только на уровне народа или его интеллигенции, ломка проходила и на уровне личности[291]См. Бенджамин Натанс. «Еврейская драма»: личность, коллектив и проблема кризиса. В кн.: История и культура российского и восточноевропейского еврейства: Новые источники, новые подходы. Материалы международной научной конференции, Москва, 8 – 10 декабря 2003 г. / Ред. О. В. Будницкий, К. Ю. Бурмистров, А. Б. Каменский, В. В. Мочалова. М, 2004. Деятели Гаскалы, вчерашние ассимиляторы и русификаторы, разочаровавшись в своих недавних «богах», возвращались к своему народу. Так, «мятущаяся душа» одного из столпов поздней Гаскалы, Моше Лейба Лилиенблюма[*]Моше Лейб Лилиенблюм (1843 – 1910) писатель и публицист периода поздней Гаскалы, один из идеологов движения Ховевей Цион. Его роман-исповедь «Грехи молодости» оказал сильное влияние на целое поколение еврейской интеллигенции, успокоилась, найдя «разрешение проблемы еврейства сначала в палестинофильстве, идеологом которого он сделался, а затем в политическом сионизме»[292]С. М. Дубнов. Новейшая история еврейского народа, Изд. Мосты культуры – Гешарим, Москва – Иерусалим, 2002, т. 2, стр. 344. Писатель и публицист Лев Леванда[*]Лев Осипович Леванда (1835 – 1888) русско-еврейский писатель и публицист. Занимал пост «ученого еврея» при виленском генерал-губернаторе был известен как «бард просвещения и русификации».
В своих произведениях он «метко вышучивает» «старомодный еврейский быт». «Только кризис 1881 года, потрясший душу Леванды, заставил его разбить старый кумир ассимиляции; не успев еще выработать себе полное национальное мировоззрение, он в конце жизни примкнул к палестинскому движению…»[293]Там же, стр. 345. Отдельная страница в истории русского еврейства – это евреи, принимавшие активное участие в русском социал-демократическом движении. Но и среди них произошли сдвиги. Так, например, революционер и социалист Григорий Гуревич[*]Григорий Гуревич (псевд.: Гершон Баданес, 1850–?) революционер, социал-демократ, соратник П. Аксельрода, позднее борец за права евреев порвал с народовольцами «именно из-за разногласий по еврейскому вопросу»[294]Н. Портнова. Предисловие к публикации: Г. Баданес, Записки отщепенца. В: Быть евреем в России, Материалы по истории русского еврейства. 1880 – 1890, Иерусалим, 1999, стр. 27. Переоценив свое прошлое, он стал активным борцом за права евреев.
В конце XIX – начале ХХ века в России полным ходом шли процессы отхода еврейства от старых, традиционных форм существования. Стены «гетто» рухнули, и евреи в массовом порядке стали отходить от религии, уезжать в город, идти в торговлю и промышленность. По данным на 1897 год, из 5 миллионов 200 тысяч евреев империи 3 миллиона 800 тысяч занято в торговле и промышленности[295]О. В. Будницкий. Российские евреи между красными и белыми (1917 – 1920), М., Росспэн, 2005, стр. 33. Это во много раз превосходит относительную долю других народов, пока еще плотно сидящих на своей земле.
Такое положение вещей неизбежно должно было привести к образованию еврейских социалистических партий. И действительно, в 1897 году на нелегальном съезде в Вильне был создан Бунд, что означает на идиш «союз», – Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в России, Польше и Литве. Интересно, что программой Бунда стал доклад Ю. Цедербаума[*]Юлий Осипович Мартов (Цедербаум) (1873 ‒ 1923) революционер, соратник Ленина, один из лидеров меньшивизма «Поворотный пункт в еврейском рабочем движении» – того самого Цедербаума, который вскоре взял псевдоним «Мартов» и который был ближайшим соратником Ленина, пока в 1903 году РСДРП не раскололась на две фракции, и сторонников Мартова стали называть «меньшевиками».
Бунд был самой мощной еврейской социалистической партией[*]Для сравнения: в 1905 г. Бунд по количеству членов превосходил РСДРП в 4 раза, но далеко не единственной. Среди сионистов выделилась партия Поалей-Цион, идейно вдохновляемая Берлом Бороховым[*]Берл (Дов) Борохов (1881 – 1917) общественный деятель, лидер социалистического сионизма. Борохов был харизматической личностью, мыслителем и лидером, который пытался скрестить марксизм и сионизм. В сионизме было еще множество течений, и социалистических и несоциалистических. Образовалась и не сионистская социалистическая еврейская партия СЕРП во главе с Хаимом Житловским[*]Хаим Осипович Житловский (1866 – 1943) публицист, политический деятель, идеолог идишизма, впоследствии одним из лидеров эсеров.
После революции 1905 года «буржуазные» (т.е. попросту не социалистические) еврейские партии на какое-то время объединились в «Союз для достижения полноправия еврейского народа в России». В него входили Еврейская Народная Группа М. Винавера – впоследствии еврейская часть партии кадетов (конституционных демократов), Народная Партия С.М. Дубнова (Фолкспартей), базировавшаяся на его идеях автономизма, и сионисты.
М.М. Винавер – политик и человек
Максим Моисеевич Винавер[*]Максим Моисеевич Винавер (1863 – 1926) юрист и политический деятель был крупным юристом и политическим деятелем всероссийского масштаба. В 1905 году он – один из основателей и впоследствии второй человек в Конституционно-демократической партии, депутат 1-й Государственной думы. В кругах его родной кадетской партии о нем говорили, что он «до неприличия умный человек»[296]Александр Степанский. Максим Моисеевич Винавер: «Ни свобода, ни порядок немыслимы, доколе нет в стране гражданского равенства…». В кн: Российский либерализм: идеи и люди, общ. ред. А.А.Кара-Мурзы, М., Новое издательство, 2007, стр. 583. Неофициальный лидер еврейских депутатов, он умел объединить еврейских представителей разных партий при голосовании по важным для евреев вопросам. Будучи борцом за гражданские права вообще, в одном из своих выступлений в Думе он, в частности, сказал: «Мы, евреи, представители одной из наиболее мучаемых национальностей, ни разу и ни слова не сказали только о себе, так как считаем неподходящим говорить об этом, а не о гражданском равенстве для всех. Все, что мой народ просит, – это нормализовать жизнь каждого жителя империи». Кадеты приветствовали его овацией.[297]М. Бейзер. Евреи в Петербурге, Библиотека-Алия, 1989, стр. 191 – 192
После февральской революции Временное правительство назначило его сенатором, а после октябрьской – большевики врывались в дома в поисках прокламаций, подписанных его фамилией. Большевистскую революцию он не принял и до эмиграции во Францию успел побывать министром внешних сношений в правительстве Крыма.
Принимая активное участие в делах еврейства, он способствовал продвижению еврейских талантов, в частности, очень помогал молодому художнику Марку Шагалу[*]Марк Захарович Шагал (1887 ‒ 1985) знаменитый еврейский художник, работавший в России и во Франции. Один из самых известных художников-аванградистов ХХ века. Когда он умер, Шагал писал: «С большой грустью скажу сегодня, что с ним умер и мой близкий, почти отец. Всматривались ли вы в его переливчатые глаза, его ресницы, ритмично опускавшиеся и подымавшиеся, в его тонкий разрез губ, светло-каштановый цвет его бороды пятнадцать лет тому назад, овал лица, которого, увы, я из-за моего стеснения так и не успел нарисовать. И хоть разница между моим отцом и им была та, что отец лишь в синагогу ходил, а Винавер был избранником народа, – они всё же были несколько похожи друг на друга. Отец меня родил, а Винавер сделал художником. Без него я, верно, был бы фотографом в Витебске и о Париже не имел бы понятия»[298]«Рассвет», 26 окт. 1926 г. в: Интернет-журнал «Лехаим», февраль 2006 – 2 (166).
Политическая позиция Бунда
Еврейские «буржуазно-демократические» силы старались выступать единым фронтом. Так, в 1914 году уже при IV Государственной думе было создано «Политическое совещание» из «представителей всех еврейских партий, кроме Бунда, с постоянным участием трех еврейских депутатов Думы и случайным участием русской думской оппозиции»[299]С. М. Дубнов. Книга жизни: Воспоминания и размышления, СПб, 1998, т. 2, стр. 337. Бунд держался особняком, считая своим долгом поддерживать классовую борьбу, а не защищать интересы всего еврейского народа в целом. Сторонников общенациональной политики бундовцы и другие социалисты даже осмеивали, придумав презрительный термин «клал-исроел-политик»[300]Там же, стр. 275.
В этой бундовской позиции национальной партии, выступающей против национальной политики, изначально было заложено противоречие, блестяще раскрытое прекрасным журналистом и одним из лидеров российских сионистов В. Жаботинским[*]Владимир Евгеньевич (Зеэв) Жаботинский (1880 ‒ 1940) лидер правого сионизма, основатель и идеолог движения сионистов-ревизионистов, создатель Еврейского легиона (совместно с И. Трумпельдором) и организаций Эцель и «Бейтар»; журналист, поэт и переводчик в статье «Бунд и сионизм» (1906). Жаботинский приходит к парадоксальному выводу: что бы там ни говорили бундовцы о классовой борьбе, «Бунд и сионизм – это не два ростка из одного корня: это большой ствол и один из его побегов. Это не два самостоятельных течения, эволюционирующих по собственным путям: под формами эволюции Бунда объективно эволюционировал в сознании еврейских рабочих масс идеал сионизма»[301]Вл. Жаботинский. Бунд и сионизм, изд. Кадима, Одесса, 1906, стр. 48.
Бундовцы пропагандировали классовую борьбу на «еврейской улице». Однако существенным было участие евреев и в общероссийских политических партиях. Кадетскую партию мы уже упоминали, но не менее значительной – как в руководстве, так и «на местах» – была доля еврейского участия и среди эсеров, и среди анархистов, и среди социал-демократов. В сущности, евреев можно было встретить на любом полюсе широкого спектра российской политики, кроме разве что черносотенного «Союза русского народа». Да и в нем, если хорошо поискать, наверняка можно было найти бывшего еврея на должности штатного антисемита.
Ассимиляция идет на подъём
Два последних десятилетия Российской империи – время усиления ассимиляторских тенденций. Для отходящей от своих корней еврейской молодежи религия предков уже не имеет большого значения, и всё, что отделяет такого молодого человека от вожделенного университета или престижного служебного места – это тонкая моральная грань «формального» отказа от иудаизма. Об этой тонкой грани всё тот же В. Жаботинский писал в статье «Наше «бытовое явление»» (1911): «Этическое познается не рассуждениями, а ощупью, и в ком этого таланта ощупи нет – тот калека. Бывают, конечно, калеки разной степени… Я не награжден от Б-га… той снисходительностью, которая считает переход в чужую веру ради голой выгоды за нечто невинное. Думаю, что этот акт ясно и непреложно говорит о нравственной глухоте субъекта. И в особенности тогда, когда он совершается в наших здешних условиях, над поверженным и израненным телом затравленного, окруженного повсюду врагами и беззащитного российского еврейства»[302]Вл. Жаботинский. Наше «бытовое явление» (вопрос о выкрестах), изд. «Восход», Одесса, 1911, стр.7.
Со страниц другого журнала с не меньшей страстностью выступил против «эпидемии крещений» идейный противник Жаботинского историк С.М. Дубнов: «Кто отрекся от своей нации, заслуживает того, чтобы нация от него отреклась»[303]С. М. Дубнов. Книга жизни: Воспоминания и размышления, СПб, 1998, т. 2, стр. 326. Обращаясь к потенциальным предателям своего народа, он писал: «Вы стоите на пороге измены. Остановитесь, одумайтесь! Вы приобретете гражданские права и личные выгоды, но вы навсегда лишитесь великой исторической привилегии – принадлежать к нации духовных героев и мучеников»[304]Там же, стр. 326 – 327. Однако время уже было не то. Это такие люди, как М.М. Винавер, могли годами сидеть в помощниках присяжного поверенного, но не предавать свой народ, а сейчас тысячи людей, чтобы продвинуться по службе, принимали православие или протестантство без малейшего зазрения совести. Правда, российское общество не всегда принимало выкрестов с «должным» пониманием. В статье Жаботинского упомянут случай, когда двум выкрестам отказали в выдаче адвокатских свидетельств именно по тем соображениям, что «перемена веры ради выгоды свидетельствует о беспринципности и имморальности»[305]Вл. Жаботинский. Наше «бытовое явление» (вопрос о выкрестах), изд. «Восход», Одесса, 1911, стр. 23.
Любопытно в этой связи отношение к своему еврейству двух великих русских поэтов – Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака. Антиподы в поэзии, они родились с разницей в один год, и юность обоих пришлась на рассматриваемое нами время. Оба происходили из ассимилированных еврейских семей, которые никогда не порывали со своим еврейством и не скрывали его. Оба фактически отошли от еврейского народа, став явлением русской культуры. Осип Мандельштам крестился для того, чтобы поступить в Петербургский университет, и всю жизнь относился к своему еврейству как чуть ли не враждебному, «хаотическому» элементу своего сознания. Поэт, однако, существо сложное, и иудейские мотивы в немалой степени присутствуют в поэзии Мандельштама.
Борис Пастернак, наоборот, формального крещения не принимал, зато, в отличие от своего отца, известного художника Леонида Осиповича Пастернака, который в своем творчестве постоянно обращался к еврейским мотивам и был близок к сионистам, всегда ощущал себя русским. Еврейские корни Пастернак воспринимал как мучительную трагедию, мешающую ему быть «целиком» русским. При этом он неоднократно высказывался за полную культурную ассимиляцию евреев и даже заслужил обвинение в великодержавном шовинизме. Подобная позиция была характерна для целой прослойки русско-еврейской интеллигенции как до революции, так и после.
***
Итак, 1900-е и 10-е годы – годы бурления еврейских умов, образования и уточнения самых разных идеологий, на любой вкус и цвет. Созвездие ярких личностей и блестящих талантов. Все они пытаются бороться за еврейскую улицу с большим или меньшим успехом, и всем им не хватает только одного – единства. Ассимиляторы против «националистов», социалисты против буржуазных демократов, сионисты разных оттенков друг против друга, идишисты против приверженцев иврита. Таким входит еврейство в годы русской смуты ХХ века.
Как известно, в феврале 1917 года самодержавие было свергнуто, и в России произошла буржуазно-демократическая Февральская революция. Евреи, которым наконец были дарованы все гражданские права, с восторгом встречали новую жизнь. Политическая жизнь бурлила, партии росли как на дрожжах. Летом 17-го возникли еврейские религиозные партии, добавившие масла в огонь борьбы за еврейские голоса. Тем не менее по результатам всех выборов большая часть еврейства поддерживала сионистов, к октябрю насчитывавших в своих рядах до 300 тысяч членов. Это особенно много, если учесть, что к этому времени из-за Первой мировой войны и немецкой оккупации из 6-миллионного еврейского населения на территории России осталось лишь 3 миллиона.
В течение 17-го года было несколько попыток созвать всеобщий еврейский съезд, однако единства не было. На многочисленных форумах Бунд открыто выступал против сионистов и ортодоксов, превращая их в «непрерывное оказательство раздоров среди русского еврейства»[306]А. А. Гольденвейзер. Из киевских воспоминаний, в кн: Архив русской революции, т. VI, Берлин, 1922, стр. 185. Характерный эпизод описан в «Киевских воспоминаниях» А.А. Гольденвейзера[*]Алексей Александрович Гольденвейзер (1890 – 1979) юрист и писатель, деятель русской эмиграции. Сын знаменитого юриста А.С. Гольденвейзера и двоюродный брат выдающегося пианиста А.Б. Гольденвейзера. «На трибуне стоял бердичевский общественный раввин – яркий и темпераментный народный оратор. Речь его была призывом к национальному сплочению на основе общих скрижалей веры. «В начале съезда, – сказал он между прочим, – все мы поднялись с мест в память погибших борцов за свободу. Поднимитесь же теперь в честь Торы!» Аудитория поднимается с мест, за исключением группы бундистов. Воцаряется невообразимый шум, большинство требует удаления представителей Бунда, оскорбивших религиозные чувства собрания. Президиум бессилен внести успокоение… И вот у ораторской кафедры появляется прекрасная седая голова писателя С. А. Ан-Ского[*]С. Ан-Ский (Семён Акимович Раппопорт,1863 – 1920) выдающийся писатель и этнограф, автор пьесы «Диббук», до сих пор не сходящей с мировой сцены. Он поднимает руку, зал стихает. Он говорит, что Тора – не только религиозный символ, но и символ вековой еврейской культуры. И в честь этой культуры, составляющей нашу национальную гордость и символизируемую свитками Торы, он предлагает всем присутствующим встать с мест. Все встают… Инцидент улажен»[307]Там же, стр. 184. Однако финальное шоу произошло на следующем заседании областного совещания, когда представитель Бунда Рафес демонстративно вывел свою фракцию из зала, на прощание заклеймив оставшихся «черно-голубым блоком».
Как и раньше, евреи проявляли повышенную политическую активность не только «на еврейской улице». Они обязательно входили – и были очень заметны – в верхушку практически всех политических партий. Так, на заседаниях Петросовета – органа власти, пытавшегося наряду с Временным правительством управлять страной после Февраля – выделялись анархо-марксист Стеклов, меньшевики Мартов и Дан[*]Федор Ильич Дан (Гурвич, 1871 ‒ 1947) революционер, один из основателей РСДРП и лидеров меньшевизма, бундовец Либер[*]Марк Либер (Михаил Исаакович Гольдман 1880 ‒ 1937 ) революционер, один из основателей и лидеров Бунда, эсер Абрам Гоц. Федор Дан и Марк Либер так часто выступали с трибуны, что острословы придумали специальное оскорбительное словечко «либерданить». Как пишет участник тех событий философ Федор Степун, «”либерданить” означало нести ерунду. Ерунды ни Либер, ни Дан не несли, оба были очень неглупыми людьми, но беспредметность их мышления была поистине потрясающа»[308]Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся, Нью-Йорк, 1956, т. 2, стр. 53.
Среди большевиков
Война, разруха и нерешительность Временного правительства позволили большевикам в октябре 17-го года захватить власть в свои руки. Октябрьский переворот был встречен в штыки практически всеми еврейскими партиями и группировками. «Солдатский заговор», «безумие», «большевистская напасть» – таковы характерные эпитеты, которыми награждала Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию еврейская пресса тех дней[309]О. В. Будницкий. Российские евреи между красными и белыми (1917 – 1920), М., Росспэн, 2005, стр. 89. Судьба этих организаций и их деятелей в результате оказалась незавидной.
Буржуазно-демократические партии при большевиках очень быстро оказались вне закона, и их деятели были выдворены сначала из политической жизни, а потом и из страны. Судьба социалистических партий была двойственной. Те из их членов, кто по идейным или карьерным соображениям (или просто чтобы выжить) решили примкнуть к большевикам, разделили судьбу творцов Октября. Остальные подверглись репрессиям или были изгнаны. Как известно, постепенно, но решительно в Советском Союзе воцарялась однопартийная система, и инакомыслящим в ней места не было.
Октябрьская революция, как луч прожектора, выявила все те противоречия и конфликты, которые давно зрели в еврейском народе. В русском еврействе уже давно не существовало былого единства, и то, что революция и последующие годы советской власти привели его на грань гибели, совершенно закономерно.
В верхушке красного руководства было чересчур много режущих слух еврейских фамилий и еще больше бросавшихся в глаза еврейских лиц. И тут не помогает то, что деятели, по-настоящему преданные своему народу, считали их отщепенцами. Так, еще до Октября, выступая на одном из еврейских митингов, С.М. Дубнов говорил: «…И из нашей среды вышло несколько демагогов, присоединившихся к героям улицы и пророкам захвата. Они выступают под русскими псевдонимами, стыдясь своего еврейского происхождения (Троцкий[*]Лев Давидович Троцкий (Бронштейн, 1879 – 1940) выдающийся революционный деятель, председатель Реввоенсовета, народный комиссар по военным и морским делам, Зиновьев и др.), но скорее псевдонимами являются их еврейские имена: в нашем народе они корней не имеют…»[310]С. М. Дубнов. Книга жизни: Воспоминания и размышления, СПб, 1998, т. 2, стр. 383. А много позже В. Жаботинский напишет об увековеченных в названиях петербургских улиц и площадей большевистских вождях: «Урицкий, Володарский, Нахимсон… Три имени сопровождают вас в Петербурге повсюду. Они нагло лезут в глаза. Они назойливо звучат в ушах. Урицкий, Володарский, Нахимсон… Три ничтожества! И надо же им было родиться евреями…»[311]Владимир (Зеев) Жаботинский. Антисемитизм в Сов. России, Избранное, Иерусалим – Санкт-Петербург, 1992, cтр. 190.
Не спасает и то, что сами они считали себя «интернационалистами» и от своего еврейства открещивались. Известен следующий полулегендарный эпизод. Когда в стране начались погромы и незаконные реквизиции, к наркомвоенмору Троцкому пришла делегация еврейских просителей, и после того как всесильный нарком отказался помочь своим соплеменникам, московский раввин Я. Мазе[*]Яков Исаевич Мазе (1858 ‒ 1924) еврейский общественный деятель, главный раввин Москвы с 1893 года по 1924 год, якобы возглавлявший делегацию, спросил Льва Давидовича, кем он считает себя: евреем или русским. Согласно легенде, Троцкий якобы ответил, что он не еврей, не русский, а интернационалист. Раввин тоже не растерялся и сказал, что революцию делают Троцкие, а отвечать за нее потом приходится бронштейнам.
Легенда есть легенда, но нет сомнения, что она отражает дух того времени. Сам Троцкий позже писал в своих воспоминаниях: «…Национальный момент, столь важный в жизни России, не играл в моей личной жизни почти никакой роли. Уже в ранней молодости национальные пристрастия или предубеждения вызывали во мне рационалистическое недоумение, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту. Марксистское воспитание углубило эти настроения, превратив их в активный интернационализм… Если в 1917 г. и позже я выдвигал иногда свое еврейство как довод против тех или других назначений, то исключительно по соображениям политического расчета»[312]Л. Троцкий. Моя жизнь: Опыт автобиографии. М., 1990, т. 2, стр. 63.
Не только в верхушке большевистского руководства, но и в среднем звене, и среди служащих было много евреев. Некоторая часть из них пошла на службу к большевикам по идейным соображениям, но гораздо большая – по карьерным или просто потому, что надо было что-то есть, а новая власть обещала кормить и защищать.
К сожалению, классовая пропаганда привела к тому, что еврей поднял руку на еврея. Как пишет основатель научной советологии С.О. Португейс[*]Семен Осипович Португейс (1880 – 1944) один из псевдонимов – Степан Иванович. Российско-еврейский журналист и публицист, меньшевик; в эмиграции – основатель научной советологии, «за века своих скитаний, мучительства и истязательства, выпадавшие на долю еврейских масс, всегда для них персонифицировались в образе национально чуждой и по самой вере своей изначально враждебной силы. Это всегда были «гои», это были органически, почти что биологически чуждые “они”, “те”, и несказуемый “довер-ахер”[*]«Давар ахер», ивр. «другая вещь» – выражение, означающее нечто абсолютно чуждое, использовавшееся, например, как эвфемизм свинины был их прародителем. Между тем казни египетские, посыпавшиеся на евреев «не как на евреев», а как на буржуев, осуществлялись в значительной мере при помощи еврейской же агентуры из числа еврейских большевиков и ренегатов-евреев из других партий. В огромном большинстве случаев этих “буржуев” гнали, терзали и мучили дети той же еврейской улицы, соблазненные в большевизм. Этот гонитель и мучитель был не “довер-ахер”, а тот самый “наш Янкель”, сын реб-Мойше из Касриловки, невредный паренек, который в прошлом году провалился на экзамене в аптекарские ученики, но зато в этом году выдержал экзамен по политграмоте»[313]Ст. Иванович. Евреи и советская диктатура, Еврейский Мир, ежегодник на 1939 год, Париж, 1939, стр. 46.
По воспоминаниям современников, горячими сторонниками «классовой борьбы» выступала в основном еврейская «ассимилированная полуинтеллигенция» (приказчики, фармацевты, студенты)[314]В. П. Булдаков. Российское еврейство и большевистской переворот в Петрограде, октябрь 1917 – январь 1918 года, Архив еврейской истории, т. 4, М., Росспэн, 2007, стр. 94. Основная же масса евреев думала о том, как выжить между красными, белыми, голодом, погромами и другими прелестями войны и революции.
По ту сторону баррикад
В результате октябрьского переворота еврейский народ оказался разделенным по разные стороны баррикад. Уже 25 октября 17-го года среди защитников Зимнего мы находим немало еврейских имен. Февральская революция открыла евреям дорогу в военные училища, и они не преминули этим воспользоваться. К лету 1917 года среди юнкеров – в том числе по долгу службы защищавших законную демократическую власть Временного правительства – было 20–25% евреев[315]Там же, стр. 95.
Среди защитников Зимнего дворца выделяется имя Петра Моисеевича Рутенберга[*]Пётр (Пинхас) Моисеевич Рутенберг (1878 – 1942) инженер и политический деятель, активный участник российских революций 1905 и 1917 годов. Создатель и первый руководитель израильской Электрической компании (1878 – 1942), эсера, известного своей террористической деятельностью и в 1906 году принимавшего участие в убийстве «попа Гапона». Летом 1917 года Рутенберг возвращается из Америки, где он занимался активной сионистской деятельностью, и почти сразу назначается гражданским заместителем главнокомандующего Петроградским военным округом. Занимая эту должность и защищая правительство, он и был арестован вместе с другими министрами Временного правительства и заключен в Петропавловскую крепость. Освобожденный по ходатайству Горького, в 1919 году он оказывается в объятой хаосом Гражданской войны Одессе. Здесь, под властью Добровольческой армии Деникина, Рутенберг занимает должность члена Совета (Комитета) обороны и занимается налаживанием хозяйственной жизни города. В конце концов Одесса была эвакуирована, и на этом сопротивление Рутенберга новой власти заканчивается. Теперь его кипучая деятельность направляется на налаживание еврейской промышленности в подмандатной Палестине. Здесь он становится знаменитым как организатор и основатель Электрической компании («Хеврат Хашмаль»).
Гораздо меньше известно имя Александра Виленкина[*]Александр Абрамович Виленкин (1883 – 1918) юрист, офицер и политический деятель, председатель Московской организации Всероссийского союза евреев-воинов, офицера-кавалериста, Георгиевского кавалера и блестящего адвоката. В Первую мировую на фронте доблестно сражалось 400 тысяч евреев, которые никак не были объединены. В 1917 году Виленкин создал и возглавил московское отделение Союза евреев-воинов, позже был избран председателем всероссийского Союза. Убежденный кадет и противник большевизма, оставаясь в Москве, в 1918 году Виленкин вступает в подпольный Союз Защиты Родины и Свободы, руководимый известным революционером и политиком Борисом Савинковым. Александр Абрамович Виленкин был арестован по доносу и расстрелян большевиками. Существует рассказ о последних минутах Виленкина. «Когда его поставили, тот, кто командовал расстрелом, вдруг узнает в нем своего бывшего товарища по училищу. Он подходит к нему проститься и говорит: Уж ты, Саша, извини их, если они не сразу тебя убьют: они сегодня в первый раз расстреливают. – Ну, прости и ты меня, если я не сразу упаду: меня тоже сегодня в первый раз расстреливают…»[316]Князь С. М. Волконский. Мои воспоминания, Часть третья, гл. 15, М., Захаров, 2004.
Вообще-то Виленкина не должны были расстрелять. Блестящий адвокат, защищавший «политических», в двухчасовой «беседе» со своими палачами он убедил в своей невиновности самого Дзержинского, и «железный Феликс» отменил ему смертную казнь. Сохранился рассказ самого Виленкина. «Я был в царском суде защитником политических. За свою практику я произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою защиту и думаю, эта речь будет неудачна. Лица у сидящих за столом, до этого строгие, все расцвели улыбками. Стало легче. Говорю долго. Называю некоторые имена их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трех из тех, которых я назвал. Те приезжают и подтверждают мои слова. Меня уводят опять в ту комнату, где остались мои товарищи. Их уже нет здесь – увезли. Сижу один. Через час-два вызывают. Опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один и объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена. Долго еще мы с ним беседуем. Говорим о тюрьме, о политике»[317]В. Ф. Клементьев. В большевицкой Москве (1918 – 20), М., Русский путь, 1998. стр. 233 – 245.
И все-таки Виленкина расстреляли. В отсутствие Феликса Эдмундовича на это решился его заместитель Петерс, спровоцировавший его на неудачную попытку побега. Виленкин пал жертвой «красного террора», который был объявлен официальным декретом Совнаркома. Поводом к нему послужили два «еврейских» выстрела, прозвучавших в один день, 30 августа 1918 года. В этот день эсерка Фанни Каплан стреляла в Ленина, а бывший юнкер Леонид Каннегисер[*]Леонид Иоакимович Каннегисер (1896 – 1918) поэт, юнкер, студент Петроградского политехнического института. Убийца Урицкого. Расстрелян застрелил председателя петроградской ЧК Моисея Урицкого.
Леонид Каннегисер происходил из богатой еврейской семьи, получившей потомственное дворянство. Его отец фактически возглавлял металлургическую отрасль всей Российской империи. Подававший большие надежды поэт, Леонид Каннегисер был близким другом Сергея Есенина. В 17-м году поступил в юнкерское училище и был председателем Союза юнкеров-социалистов. В день октябрьской революции он был одним из защитников Зимнего дворца. К большевикам Каннегисер вначале отнесся сочувственно, но его отношение резко изменилось после заключения позорного Брестского мира и, в особенности, после ничем не обоснованного расстрела его друга, тоже бывшего юнкера, Владимира Перельцвейга. Как пишет близко знавший Каннегисера писатель Марк Алданов, психологическая основа убийства была сложной. «Многое туда входило: и горячая любовь к России, заполняющая его дневники; и ненависть к ее поработителям; и чувство еврея, желавшего перед русским народом, перед историей противопоставить свое имя именам Урицких и Зиновьевых; и дух самопожертвования…»[318]Марк Алданов. Убийство Урицкого, Литература русского зарубежья. Антология в шести томах, под ред. А. Л. Афанасьева, 1990, т. 1, кн. 1, стр. 111.
Участие евреев в борьбе с большевиками, конечно, не исчерпывалось террористическими актами. Евреи, разделенные на два лагеря, как и вся страна, принимали деятельное участие в белом движении. О М. М. Винавере, который был министром внешних сношений во втором крымском правительстве, мы уже писали. На этом посту он вел переговоры с представителями стран Антанты, мобилизуя помощь армиям Деникина и Колчака. Винавер и другие российские евреи пытались мобилизовать международное еврейское мнение, в частности, убеждая влиятельных еврейских деятелей опубликовать антибольшевистский манифест. Однако им не удалось убедить своих зарубежных собратьев, что это действительно пойдет на пользу русскому еврейству. В качестве альтернативы английский представитель мистер Вольф выступил со смешным предложением «опубликовать письмо на имя Винавера с выражением симпатии делу демократии и либерализма, представляемого в России партией кадетов»[319]О. В. Будницкий. Российские евреи между красными и белыми (1917 – 1920), М., Росспэн, 2005, стр. 378 – 379.
Еще одним ярым противником большевиков был известный еврейский деятель Даниил Пасманик (1869 – 1930)[*]Даниил Пасманик (1869 – 1930) видный сионист, антибольшевик, член крымского правительства. До революции видный сионист, идеолог партии «Поалей Цион», в 1917 году Пасманик примкнул к партии кадетов. Был членом крымского правительства и председателем союза еврейских общин Крыма. Правые взгляды привели его к сближению с черносотенцами, а его ставший знаменитым обмен рукопожатиями с лидером «Черной сотни» Пуришкевичем вызвал негодование всей еврейской общественности и отречение от него сионистов. Раздвоенность души Пасманика, разрываемой между любовью к России и любовью к еврейству, заставила В. Жаботинского написать о нем следующие проникновенные слова. «Ненавидел большевиков не только за то, что они – черная сотня [т.е. антисемиты], как ненавидим мы, но прежде всего за унижение России. Поскольку он свою деятельность контролировал рассудком, «обосновывал», постольку, я думаю, он отдавал примат еврейскому, а не русскому моменту: считал, что и через русское свое служение служит еврейству. Но в сфере непосредственного переживания примата не было. Ту особенную, непередаваемую воспаленность души, которая была самой «восточной» его чертою, он отдавал одинаково и нам, и России»[320]В. Жаботинский. Д.С.Пасманик, «Рассвет», 13 июля 1930 года.
Борьба евреев за белое дело постоянно ставило их перед выбором: Россия или еврейство. Очередной раз поднимая «еврейский вопрос» на заседании «южного» состава ЦК кадетской партии, единственный еврей в нем М. Л. Мандельштам[*]Михаил Львович Мандельштам (1866 – 1939) известный адвокат и участник революционного движения, с 1905 г. член ЦК конституционно-демократической партии. После Гражданской войны жил в эмиграции, но вернулся, был арестован и умер в тюрьме вынужден был начать свою партийную речь со слов: «Я люблю Россию больше, чем еврейство»[321]О. В. Будницкий. Российские евреи между красными и белыми (1917 – 1920), М., Росспэн, 2005, стр. 349. Участие евреев в белом движении было осложнено непрекращающимися погромами и антисемитизмом, доставшимся белогвардейцам в наследство от самодержавия. Тем не менее евреи помогали армиям Деникина и Колчака как финансово, так и на полях сражений.
Яркий документ эпохи – рапорт отставного прапорщика Абрама Хаима-Рувиновича Шафира, поданный на имя главнокомандующего Вооруженных Сил Юга России генерала Деникина. «Прослужив в русской армии 3 с половиной года, в Добровольческой Армии 8 месяцев (по 22 августа 1919 г.), когда был уволен в отставку только за то, что я еврей, я понял, что Россия для евреев мачеха, и мне как лишнему, выброшенному за борт, остается причалить к другому берегу в надежде, что в другом месте отношение будет по достоинству и не по национальному признаку, а потому прошу распоряжения о выдаче мне документа в том, что со стороны Добровольческой Армии не встречается препятствия для выезда моего за границу и что я, прослуживший в рядах Добровольческой Армии с 25 декабря 1918 г. – противник большевизма. Представив такой документ Английской миссии в Константинополе, я получу от миссии пропуск на выезд в Палестину, где я думаю найти применение своим физическим и духовным силам»[322]Там же, стр. 208. Как сложилась судьба доблестного боевого офицера, трижды раненного в боях с красными и уволенного в отставку за еврейство, неизвестно, но ситуация «белого» еврейства предстает нам из его рапорта во всем своем драматизме.
Летом 1919 года еврейская делегация, представлявшая четыре общины, обратилась к генералу Деникину с просьбой остановить погромы и восстановить справедливость по отношению к офицерам-евреям. Белые офицеры были не готовы терпеть евреев в своих рядах, и делегация заявляла, что страсти улягутся после первого боевого крещения. Еврейские представители говорили, что «не страшно, если даже иногда евреи-офицеры получат пулю в спину. Такое положение, такая неприязнь долго длиться не будет, но принцип равенства нам слишком дорог»[323]Еврейская делегация у генерала Деникина, Интернет-журнал «Лехаим», дек. 2005. Как красноречиво сказано в стенограмме встречи, «генерал Деникин молчал».
* * *
Революция и Гражданская война высветили и выявили противоречия, которые накапливались в российском еврействе годами и десятилетиями. Здание российского еврейства пошатнулось и начало разваливаться. Пришедшая на смену самодержавию и буржуазной демократии советская власть была настроена решительно и собиралась полностью уничтожить его, превратив его обломки в серую массу «советских людей». К счастью, этого не произошло.
С приходом к власти большевиков еврейский центр в диаспоре, стоявший во главе мирового еврейства, перестал существовать. Под угрозой оказался не только еврейский народ как духовная общность, но и само его физическое существование.
Находясь в эмиграции и не обладая всей полнотой информации, в 1939 году С.М. Дубнов писал о советских евреях: «Евреи терпят те же материальные лишения, как и все граждане…; но духовно они страдают гораздо больше: они вымирают как часть [еврейской] нации. В стране, где фабрикуют человеческую душу и нивелируют мысли и нравы под тяжелым прессом диктатуры, растет духовно обезличенное поколение, оторванное от своих исторических корней. В государстве нацистов под этим прессом раздавливают еврея физически, отнимая у него кусок хлеба, а в деспотии большевизма коверкают его национальную личность. Вырастает поколение, которое не знает своего происхождения и многовекового прошлого, лишенное трехтысячелетнего культурного наследства. Человек, лишившийся памяти, перестает быть индивидуальностью, становится отдельным звеном, вырванным из цепи жизни; народ, лишенный своего вчера, не имеет и своего завтра. Еврейство в Советской России в настоящее время не творит свою историю, ибо у него нет динамики, свободного развития, нет вольного воздуха исторической жизни»[324]С. М. Дубнов. Новейшая история еврейского народа, Изд. Мосты культуры – Гешарим, Москва – Иерусалим, 2002, т. 3, стр. 450.
Это объективный взгляд историка, не обремененного советской пропагандой, взгляд не столько в прошлое, сколько в будущее. К сожалению, мы должны констатировать, что он оказался совершенно прав.
Дубнов пишет: «Если нынешний режим продержится еще долго, то следующие поколения не будут иметь никакой национальной связи с мировым еврейством, как Советская Россия не имеет духовной связи с культурным человечеством»[325]Там же. Режим продержался еще 50 лет, а отрыв советских евреев от мирового еврейства был лишь небольшой частью огромной национальной катастрофы. «Два миллиона евреев, совершенно ассимилированных и “непомнящих родства “, потонут в бесформенном конгломерате народов «Союза Социалистических Советских республик»»[326]Там же, стр. 451. Должны были потонуть и, если бы это был любой другой народ, так наверняка и произошло бы. Евреи выжили, но об этом позже.
Без руля и без ветрил
Для начала советская власть обезглавила еврейский народ, лишив его национально настроенной интеллигенции. В 1939 году историк и журналист Саул Гинзбург[*]Саул Моисеевич Гинзбург (1866 – 1940) публицист и фольклорист, историк российского еврейства, основатель первой ежедневной газеты на идиш. С 1930 г. жил в эмиграции писал: «Русско-еврейская интеллигенция – ныне понятие историческое, далекое от современности. Она разделила судьбу интеллигенции русской: катастрофа, постигшая Россию с захватом власти большевиками, уничтожила социально и русско-еврейскую интеллигенцию, частью ее физически истребила, частью же выкинула ее за пределы страны»[327]С. М. Гинзбург. О русско-еврейской интеллигенции, Еврейский Мир, ежегодник на 1939 год, Париж, 1939, стр. 33.
В первые годы советской власти были закрыты все еврейские партии. Зная, что сионисты пользуются поддержкой большинства еврейского народа, большевики поначалу «заигрывали» с ними, но уже в 1920 году чекисты арестовали весь съезд сионистов, проходивший в Москве, в полном составе. «Забрали всех присутствующих, и делегатов и гостей. Домой отпустили только престарелого раввина Мазе. Арестованные под конвоем чекистов шли по улицам Москвы с пением Хатиквы и в сопровождении огромной толпы»[328]Ицхак Маор. Сионистское движение в России, Иерусалим, 1977, стр. 427. На заявление, что их съезд совершенно легален, один из чекистов усмехнулся: «Вы знаете законы, но еще не знаете порядков в ЧК. Посидите и познакомьтесь»[329]Там же. Так начались преследования сионистов.
Ликвидация еврейских партий и общественных организаций проводилась руками самих евреев. Для этой цели был образован Еврейский Комиссариат (Евком), позже вытесненный Евсекцией (еврейской секцией Коммунистической партии). Евсекция должна была стать проводником коммунистических идей в еврейские массы и единственным представителем интересов евреев перед новой властью.
В 1926 году В. Жаботинский писал в фельетоне «Черная сотня»: «Ссылки сионистов в России продолжаются. Около года тому назад… высказано было мнение – довольно распространенное, – что виновниками облавы являются не сами большевики, а только их еврейская прислуга из (специальной) евсекции. Но приходится пересмотреть это утешение. Прислуга прислугой; но когда хозяевам уже сто раз жаловались на похождения челяди и все-таки поход продолжается, то, по-видимому, не в псаре только дело. Сионистскому обществу, быть может, придется поставить на очередь вопрос об отношении ко всей черной сотне, управляющей ныне Россией. Евсекция – мелочь; душат еврейскую молодежь большевики»[330]В. Жаботинский. Черная сотня, Рассвет, vol. 22 № 2, 10 января 1926, стр. 2 – 4.
Интересную характеристику типу евреев, уничтожающих собственный народ, дает С.О. Португейс: «…значительные части еврейской молодежи, в которой условия политического и гражданского бесправия накопили слишком большой процент безнадежных неудачников, дезориентированных вечных экстернов, непризнанных действительных и мнимых дарований и т.п. социально и культурно развинченных элементов, имеющих очень тяжелые и сложные счеты с существующим строем [царизмом], – …многие из них были втянуты в большевизм внезапно открывшимися соблазнами власти, карьеры – для одних, «мировой пролетарской революции» – для других, и трудно определимой смесью авантюристического идеализма с жестковатым делячеством – для третьих»[331]Ст. Иванович. Евреи и советская диктатура, Еврейский Мир, ежегодник на 1939 год, Париж, 1939, стр. 47.
Действуя по принципу «разделяй и властвуй», большевики смогли расколоть еврейские социалистические партии, некоторая часть которых примкнула к РКП(б). В основном эти «новообращенные» большевики погибли в годы «большого террора» (1937 – 1938).
В 1919 году в рамках борьбы с религией были упразднены еврейские общины. По меткому выражению историка Леонарда Шапиро, «еврейское население оказалось в положении корабля, плывущего без руля и без ветрил»[332]Леон Шапиро. Евреи в Советской России после Сталина, Книга о русском еврействе, 1917 – 1967, Нью-Йорк, 1968, стр. 348. Ассимиляторское течение, берущее свое начало задолго до революции, приобрело теперь угрожающие масштабы. Однако теперь к ассимиляции по собственной воле прибавилась ассимиляция насильственная. Как пишет об этих процессах С.О. Португейс, «еврейская коммунистическая молодежь в лучшей своей части использовала свое положение просто для того, чтобы окончательно оторваться от еврейства и через коммунизм окончательно ассимилироваться с русской средой. А та, которая осталась в еврейской среде на еврейской улице, взялась доказывать свой коммунизм на спинах и головах своих отцов, внося в процесс насильственного разрушения старого еврейского быта все ожесточение борьбы двух поколений, из которых старое безропотно умирает, а новое отстукивает молодыми копытцами победный марш своего биологического и социального торжества»[333]Ст. Иванович. Евреи и советская диктатура, Еврейский Мир, ежегодник на 1939 год, Париж, 1939, стр. 47 – 48.
Одной из своих первоочередных задач Евсекция ставила уничтожение иврита, который был объявлен языком «клерикалов и эксплуататоров». Все издания на иврите были закрыты, преподавание запрещено, а типографии отданы в руки идишистов. В 1921 году Россию покинула большая группа ивритских писателей во главе со знаменитым поэтом Хаимом Нахманом Бяликом. В 1926-ом не вернулся с гастролей замечательный ивритоязычный театр «Габима». Иврит, имевший за плечами 3 тысячи лет развития, язык с огромной литературой и традициями, был заклеймен и надолго забыт. И это при том, что в СССР развивались языки, до этого вообще не имевшие письменности и литературы, такие как чувашский или мордовский.
В 1953 году после смерти Сталина в нескольких московских ВУЗах решили начать преподавать иврит – конечно, для дипломатов и кагэбэшников. Пригласили преподавателя – Феликса Львовича Шапиро[*]Феликс Львович Шапиро (1879 ‒ 1961) составитель уникального иврит-русского словаря на 28 тыс. слов. Для пожилого преподавателя настал звездный час, и, поняв это, Феликс Львович уже по собственному почину решил составить большой иврит-русский словарь. Закончив труд своей жизни, Шапиро стал обивать пороги ЦК и других инстанций, чтобы словарь разрешили напечатать. Всем чиновникам он говорил: «Этот словарь не нужен евреям, евреи не собираются учить иврит, они учат русский, в крайнем случае, идиш. А такой словарь необходим палестинцам, чтобы они могли изучать язык врага»[334]Лия Престина-Шапиро: папа был очень деятельным человеком, Интернет-журнал «Лехаим», февр. 2009. Словарь был издан в 1963 году, уже после смерти автора. По нему потом учили иврит многие отказники, в том числе и внук Феликса Львовича, известный московский отказник Владимир Престин.
В рамках борьбы с религией
С начала 20-х годов Евсекция вела непримиримую борьбу с еврейской религией. «По просьбе трудящихся» синагоги закрывались и превращались в рабочие клубы и склады. Имущество реквизировалось. Еврейские кладбища превращались в народные парки. Еще одним издевательством над еврейскими традициями были «йомкипурники» – аналог субботника, проводившийся специально в Судный день с оркестром и торжественным шествием по улицам города.
Евсеки инсценировали показательные суды то над еврейской религией, то над хедерами или ешивами. В них участвовали ряженые «свидетели»: раввины, буржуи и рядовые евреи. Суд, естественно, должен был вынести «обвиняемому» смертный приговор. В конце одного такого фарса, проходившего в 1921 году в зале бывшего Окружного суда в Киеве, местный общественный деятель Моше Розенблат встал и мужественно сказал: «Вы, красные судьи, ничему не научились и ничего не забыли. Десять лет тому назад черная сотня посадила в этом зале на скамью подсудимых Менделя Бейлиса по обвинению в кровавом навете. Черносотенные судьи пытались очернить еврейскую религию, Тору, Талмуд – все, что дорого еврейству. Теперь вы как истые антисемиты и ненавистники евреев повторяете те же наветы на еврейскую религию и на еврейские духовные ценности»[335]Гершон Свет. Религия в Советской России, Книга о русском еврействе, 1917 – 1967, Нью-Йорк, 1968, стр. 205. Смельчака увели прямо из зала суда.
Далеко не всегда евреи встречали борьбу с религией с «должным пониманием». Когда в Витебске, в котором почти половина жителей были евреи, а в городе действовало 77(!) синагог, стали закрывать синагоги, собралась большая толпа, и евреи оказали сопротивление. Завернутые в талиты верующие встретили отряд евсековцев градом камней и комьями грязи. Сломить сопротивление толпы удалось только с помощью срочно прибывшего на место происшествия эскадрона конной милиции[336]Nora Levin. The Jews in the Soviet Union since 1917: Paradox of Survival, N.Y., 1988, pp. 76 – 77.
Взлет и падение идишизации
В противоположность ивриту, идиш был объявлен языком трудящихся масс. В 20-е – начале 30-х годов главным образом на Украине и в Белоруссии проходил процесс насильственной идишизации всех сторон жизни еврейского населения. За этим масштабным экспериментом стояла идея советизации и отрыва евреев от своих религиозных и исторических корней. Идиш был противопоставлен ивриту и использован как рупор светской власти.
Хотя идиш действительно был разговорным языком евреев в местах их компактного проживания в бывшей черте оседлости, он совершенно не был приспособлен к тому, чтобы на нем велись официальные документы, заседания суда и преподавались все школьные предметы. Дело доходило до гротеска. Побывавший в Советской России в 1926 году писатель Исраэль Йеошуа Зингер[*]Исраэль Йеошуа Зингер (1893 ‒ 1944) еврейский писатель и журналист. Писал на идиш. Старший брат И. Башевиса-Зингера (брат будущего Нобелевского лауреата Ицхака Башевиса-Зингера) описывает заседание суда в Минске. Истец, пожилой еврей Каган вместо положенного «гражданин судья» («биргер рихтер») произносит «товарищ судья» («хавейрим рихтер»), а после того как его поправляют, смущается и переходит на отчаянную смесь идиша и русского[337]И. Й. Зингер. Новая Россия, путевые картины, изд. Клецкина, Вильна, 1928, стр. 32 // (идиш).
Какое-то время казалось, что теперь для евреев должен наступить рай на земле. Тот же И. Й. Зингер, приехавший из Варшавы, был поражен, встретив в Минске четыре государственных языка, и идиш в их числе. «Эти четыре языка, белорусский, русский, польский и идиш встретили меня на вокзале. Они глядели на меня сверху с серой стены. И позже я встречался с ними снова и снова на каждом шагу, во всех комиссариатах и конторах, повсюду висят таблички на этих четырех языках»[338]Там же, стр. 25.
Однако уже в конце 20-х годов стало ясно, что эксперимент с идишем не удался. Старшее поколение не без основания видело в идишизации борьбу с традиционными еврейскими ценностями и внедрение коммунистической идеологии. Молодые видели в этом попытку загнать евреев в гетто, оторвав от главного языка и культуры страны. Они стремились к ассимиляции с русским населением и даже писали письма с просьбами разрешить им отдавать детей в русские школы.
К концу 30-х сомнительный процесс насильственной идишизации практически прекратился. Почти все еврейские школы, в которых, к слову сказать, кроме языка преподавания, еврейского было очень мало, были закрыты. К этому времени относится и волна репрессий, захлестнувшая еврейских коммунистов, деятелей печально знаменитой Евсекции.
Несмотря на то, что ролью Евсекции было проведение политики партии в еврейские массы, Евсекция удивительным образом стала превращаться в орган, консолидирующий и собирающий вокруг себя еврейскую жизнь. Таково, очевидно, центростремительное действие объединяющих сил, подспудно живущих в нашем народе, даже когда он стоит на краю разрушения. Так или иначе, Евсекция была обвинена в «националистическом уклоне» и уничтожена как административно, так и физически. Путь к тотальной ассимиляции был открыт.
Литература разделяет судьбу языка
Иврит был запрещен, однако в Советском Союзе работала, трудясь «на благо социалистического отечества», целая плеяда выдающихся писателей-идишистов. Среди них поэт Перец Маркиш, прозаик Давид Бергельсон, поэт Лев Квитко, драматург Самуил Галкин. Многие из них вернулись в Советскую Россию из эмиграции, наивно полагая, что их таланты будут востребованы для строительства новой жизни и новой литературы. Прозрение наступило быстро, но теперь они уже должны были выполнять «социальный заказ», больше или меньше считаясь со своей совестью и ее творческими муками. Вдова Переца Маркиша Эстер писала о муже через много лет: «Разумеется, Маркиш был “подкован политически” в той мере, в какой требовалось, но продумать политическую ситуацию до конца и сделать выводы он не умел. А может быть, и не хотел, потому что, продумав и сделав выводы в такой ситуации, как, скажем, заключение сталинско-гитлеровского пакта 1939 года, надо было покончить с собой или, по малой мере, перестать писать, а перестать писать было бы для Маркиша той же смертью»[339]Эстер Маркиш. Столь долгое возвращение… Воспоминания, Тель-Авив, 1989, гл. 7, Дом писателей.
«В ноябре 1948 года советская власть положила конец существованию еврейской литературы, хотя литература пыталась верно служить советскому режиму почти тридцать лет. Запрет распространялся и на еврейский алфавит. От Балтийского моря до Тихого океана нельзя было ничего печатать еврейскими буквами. Даже в истории еврейского изгнания, знавшей немало наветов и гонений, это случилось едва ли не впервые. А 12 августа 1952 года самые выдающиеся еврейские писатели были расстреляны после короткого и тайного «процесса»»[340]Юдель Марк. Литература на идиш в Советской России, Книга о русском еврействе, 1917 – 1967, Нью-Йорк, 1968, стр. 218.
О не эвакуации
В 1939–1940 годах Советский Союз присоединил к себе обширные территории, на которых в общей сложности жило 1 800 тысяч евреев[341]С. Шварц. Евреи в Советском Союзе с начала Второй мировой войны (1939 – 1965), Нью-Йорк, 1966, стр. 44. Эти евреи, так же как и 3 200 тысяч евреев, живших в СССР до 1939 года, представляли собой группу повышенного риска в случае войны с Германией. Однако, поскольку Советский Союз был лучшим другом Германии, а не своих евреев, информация об ужасах, творимых фашистами по всей Европе, замалчивалась. Речь не только не шла о заблаговременной эвакуации из районов возможных военных действий – эвакуация как таковая не была подготовлена вообще! Как пишет известный историк советского еврейства Соломон Шварц, «о планомерной эвакуации евреев как особенно угрожаемой группы населения нигде не было и речи. Бегство евреев перед наступающими немецкими армиями носило… массовый характер, но… оказалось почти безрезультатным: немецкие передовые части быстро обгоняли бегущих, и они либо погибали, либо оказывались вынужденными возвращаться туда, откуда бежали. <…> В новоприобретенных советских областях практически всё еврейское население оказалось захваченным немцами»[342]Там же, стр. 59.
По подсчетам Соломона Шварца, за годы войны погибло около 3 миллионов советских евреев. «При абсолютном уменьшении населения Советского Союза… за годы войны на 15-16, может быть, 17 процентов, – тоже чудовищная величина, – численность еврейского населения Советского Союза уменьшилась за тот же период более, чем на 60 процентов»[343]Там же, стр. 173. Получается, что прямо или косвенно Советская власть повинна в гибели половины из 6 миллионов евреев, погибших в Катастрофе…
По иронии судьбы от рук фашистов удалось спастись тем евреям из новоприобретенных областей, которые были еще до войны арестованы НКВД и отправлены в ГУЛАГ как бундовцы, сионисты или просто «агенты империализма» и «социально-опасные элементы». Последнее обвинение было, в частности, предъявлено будущему премьер-министру Израиля Менахему Бегину.
Еврейский Антифашистский Комитет
С началом Великой Отечественной войны советское руководство решило, что хорошо бы иметь своих «ручных» евреев для пропаганды и сбора средств на Западе. Идея создания Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) была «подсказана» НКВД двум находившимся в советских застенках лидерам польского Бунда Генриху Эрлиху[*]Генрих Моисеевич Эрлих (1882 ‒ 1942) видный деятель Бунда, зять С.М. Дубнова. Бежал из Польши. Был обвинен в связях с немецкой разведкой, покончил с собой в советской тюрьме (зятю историка С.М. Дубнова) и Виктору Альтеру[*]Виктор Альтер (1890 ‒ 1943) видный деятель польского Бунда. В 1939 году бежал в СССР. Был обвинен в связях с немецкой разведкой и расстрелян в советской тюрьме, которые и разработали проект создания представительства советского еврейства на Западе. Эрлих и Альтер были приговорены к расстрелу, но неожиданно освобождены с извинениями, помещены в лучшую гостиницу, обуты и одеты. Вместе со всем Советским правительством в октябре 1941 г. они были эвакуированы в Куйбышев. Однако через два месяца оба были снова тайно арестованы и погибли в тюрьме. Есть сведения, что на меморандуме Эрлиха и Альтера товарищ Сталин собственноручно написал: «Расстрелять обоих»[344]Арно Люстигер. Сталин и евреи. Трагическая история Еврейского антифашистского комитета и советских евреев, М.: РОССПЭН, 2008, стр. 108.
Тем не менее ЕАК был создан. В него вошли видные деятели еврейской культуры, а во главе его был поставлен великий еврейский актер Соломон Михоэлс[*]Соломон Михайлович Михоэлс (Вовси, 1890 ‒ 1948) великий еврейский актер, режиссер и общественный деятель. Был злодейски убит по приказу Сталина. При всей неоднозначности роли ЕАК как проводника просоветской политики на Западе ЕАК и Михоэлс лично все больше становились адресом для всех евреев Советского Союза. У разбитого и разрозненного еврейского народа при всех коммунистических оговорках снова стала появляться «голова».
В планы Сталина и его клики это, однако, не входило. Война была кончена, ЕАК сыграл свою роль, можно было смело закончить то, что не успел или не смог закончить другой великий диктатор ХХ века, Адольф Гитлер. В январе 1948 г. по указанию Сталина был злодейски убит Соломон Михоэлс. Когда Перец Маркиш, тоже член ЕАК, вез из Минска тело убитого актера, он обронил следующие слова: «Гитлер хотел нас уничтожить физически, а Сталин хочет духовно»[345]А. Лейзерович. Уцелевшие…, Интернет-журнал «Заметки по еврейской истории», №4 (174), апрель 2014 года. Однако он явно недооценил Сталина. В 1948 г. ЕАК был распущен, все его члены арестованы. После долгого следствия 13 членов ЕАК были расстреляны 12 августа 1952 г.
Перец Маркиш – поэт и человек
Имя великого еврейского актера Соломона Михоэлса сегодня у всех на слуху. О нем знают, и его помнят. Именно поэтому хочется сказать несколько слов о другом руководителе ЕАК, друге Михоэлса, выдающемся еврейском поэте и писателе Переце Маркише[*]Перец Давидович Маркиш (1895 – 1952) Выдающийся еврейский поэт, писатель и общественный деятель, сегодня незаслуженно забытом. Человек с большой буквы, не раз отдававший последнюю копейку или кусок хлеба для спасения собрата-еврея, поневоле вовлеченный в водоворот общественной деятельности на «еврейской улице», он всю жизнь оставался писателем, причем писателем именно еврейским. Как вспоминал его сын Симон, «не о своих личных интересах шумели люди в доме Переца Маркиша и не про интересы «многонациональной социалистической родины», а о том, что важно для евреев, еврейской культуры, еврейской судьбы, еврейского будущего»[346]Симон Маркиш. Отец. Ради своего народа он жил и за него погиб в сталинских застенках.
В декабре 1952 года семья Маркиша, которая, конечно, ничего не знала о его гибели, была арестована и по этапу отправлена в ссылку в казахские степи. Там жена поэта Эстер впервые почувствовала тот народ, ради которого жил и писал ее муж. «На Йом-Кипур (Судный день) я была в синагоге – чуть ли не впервые в жизни и, во всяком случае, впервые – всерьез. Всерьез – потому, что я пришла не полюбопытствовать на чужие молитвы и чужое покаяние, но почувствовать себя среди своих, среди тех, кто необходим мне и кому, в свою очередь, необходима я, ибо судьба наша – общая. Мы разделяем муки, кровь и скитания прошлого и настоящего, но мы разделяем и свет будущего. Конечно, каждый волен выйти из этой общности (впрочем, Советская власть такой воли не дает), но каждый уходящий уносит с собой частичку будущего света – и он меркнет»[347]Эстер Маркиш. Столь долгое возвращение… Воспоминания, Тель-Авив, 1989, гл. 18, Вавилонская башня в Казахстане.
И далее: «Тесный, приземистый дом, всего две комнаты, разделенные коридором, – вот и вся кзыл-ординская синагога. В одной комнате – “бессарабцы” (т. е. все европейские евреи), в другой – “бухарцы” (такое разделение… неизбежно: бухарские евреи не только говорят на своем языке – диалекте персидского, но и обряды у них не совсем те же; однако, разделенные коридором, мы чувствовали себя одной общиной, одним народом). Здесь… глядя на лица вокруг, такие разнообразные, такие несхожие друг с другом, разглядывая исподтишка… “бухарцев” – величественных седобородых стариков, юношей, словно с персидской миниатюры, неправдоподобно красивых девушек и столь же неправдоподобно тучных женщин, – я почувствовала и поняла, что такое ЖИВОЕ еврейское общество с его сплочением и взаимопомощью, не интеллигентная верхушка (писатели, актеры, художники), отделенная от народа и уже в силу одного этого отчужденная от него, несмотря на всю свою любовь к народу, но сам народ, объединяющий ученых и малограмотных, зажиточных и неимущих, благочестивых и далеких от религии (таких, как я)»[348]Там же.
Сразу после убийства Михоэлса прямо в театре, где лежало его исковерканное тело, Маркиш написал пронзительные, мощные и очень возвышенные и светлые по духу стихи памяти друга, актера, еврея, человека. Вернувшись из ссылки и работая над литературным наследием мужа, Эстер Маркиш искала равного по величине русского поэта, который смог бы их перевести. Евтушенко сказал, что «Маркиш слишком могуч и мощен для него»[349]Там же, гл. 21, «За нами должок»…. Ахматова перевела несколько лирических стихотворений. Борис Пастернак был очень дружен с Маркишем. В письме к вдове поэта он писал: «Помимо своего художественного значения Маркиш был слишком необыкновенным явлением самой жизни, ее улыбкой, ее лучом, который прикосновением красоты, радующим знаком ложится всюду, куда он являлся»[350]Там же. Но и он отказал. Великие русские поэты отказались передать великое еврейское горе. Вот это стихотворение в переводе Аркадия Штейнберга.
Михоэлсу – неугасимый светильник
1
Прощальный твой спектакль среди руин, зимой…
Сугробы снежные, подобные могилам.
Ни слов, ни голоса. Лишь в тишине немой
Как будто все полно твоим дыханьем стылым.
Но внятен смутный плеск твоих орлиных крыл,
Еще трепещущих на саване широком;
Их дал тебе народ, чтоб для него ты был
И утешением, и эхом, и упреком.
В дремоте львиная сияет голова.
Распахнут занавес, не меркнут люстры в зале.
Великих призраков бессмертные слова
В последнем действии еще не отзвучали.
И мы пришли тебе сказать: «Навек прости!» –
Тебе, кто столько лет, по-царски правя сценой,
С шолом-алейхемовской солью нес в пути
Стон поколения и слез алмаз бесценный.
2
Прощальный твой триумф, аншлаг прощальный твой…
Людей не сосчитать в народном океане.
С живыми заодно у крышки гробовой
Стоят волшебные ряды твоих созданий.
К чему тебе парик? Ты так сыграешь роль.
Не надо мантии на тризне похоронной,
Чтоб мы увидели – пред нами Лир, король,
На мудрость горькую сменявшийся короной.
Не надо вымысла… На столике твоем
Уже ненужный грим, осиротев, рыдает.
Но Гоцмах, реплику прервав, упал ничком,
Хоть звезды в небесах не падают – блуждают.
И, пробужденные зловещим воплем труб,
Вдоль складок бархатных плывут их вереницы,
Столетиям неся твой оскверненный труп,
Шурша одеждами и опустив ресницы.
3
Разбитое лицо колючий снег занес,
От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы.
Но вытекли глаза двумя ручьями слез,
В продавленной груди клокочет крик упрямый: –
О Вечность! Я на твой поруганный порог
Иду зарубленный, убитый, бездыханный.
Следы злодейства я, как мой народ, сберег,
Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.
Сочти их до одной. Я спас от палачей
Детей и матерей ценой моих увечий.
За тех, кто избежал и газа, и печей,
Я жизнью заплатил и мукой человечьей!
Твою тропу вовек не скроют лед и снег.
Твой крик не заглушит заплечный кат наемный,
Боль твоих мудрых глаз струится из-под век.
И рвется к небесам, как скальный кряж огромный.
4
Течет людской поток – и счета нет друзьям,
Скорбящим о тебе на траурных поминах.
Тебя почтить встают из рвов и смрадных ям
Шесть миллионов жертв, замученных, невинных.
Ты тоже их почтил, как жертва, пав за них
На камни минские, на минские сугробы,
Один, среди руин кварталов ледяных,
Среди студеной тьмы и дикой вьюжной злобы.
Шесть миллионов жертв… Но ты и мертвый смог
Стать искуплением их чести, их страданий.
Ты всей Земле швырнул кровавый свой упрек,
Погибнув на снегу, среди промерзших зданий.
Рекой течет печаль. Она скорбит без слов.
К тебе идет народ с последним целованьем.
Шесть миллионов жертв из ям и смрадных рвов
С живыми заодно тебя почтят вставаньем.
5
Покойся мирным сном, свободный от забот, –
Ведь мысль твоя жива и власть не утеряла,
Реб Лейви-Ицхока свирель еще поет,
Еще лучится твой могучий лоб Марала!
Твоей любви снега не скажут – замолчи!
Твой гнев не заглушит пурги слепая злоба.
Как две зажженные субботние свечи,
Мерцают кисти рук и светятся из гроба.
Ты щуриться привык, обдумывая роль.
Так видел ты ясней, так собирал ты силы;
Теперь под веками ты прячешь гнев и боль,
Чтоб их не выплеснуть из стынущей могилы.
Блистают зеркала, и кажется – вот-вот
Ты вновь наложишь грим к премьере величавой,
Глазами поведешь, упрямо стиснешь рот
И в небо звездное шагнешь, как прежде, «с правой».
6
Распадом тронуты уже твои черты.
Впитай же музыку в себя, ручьи мелодий
Из «Веньямина Третьего» – недаром ты
Любил истоки их, живущие в народе!
Под этот струнный звон к созвездьям взвейся ввысь!
Пусть череп царственный убийцей продырявлен,
Пускай лицо твое разбито – не стыдись!
Не завершен твой грим, но он в веках прославлен.
Сочащаяся кровь – вот самый верный грим.
Ты и по смерти жив, и звезды ярче блещут.
Гордясь последним выступлением твоим,
И в дымке заревой лучами рукоплещут.
Какой-нибудь из них, светящей сквозь туман,
Ты боль свою отдашь, и гнев, и человечность.
Пред ликом Вечности ни страшных этих ран,
Ни муки не стыдись… Пускай стыдится Вечность!
7
Распахнут занавес… Ты не для смертной тьмы
Сомкнул свои глаза. И дар твой благородный
С благоговением воспримем ныне мы,
Как принял ты и нес бесценный дар народный.
Тебе со сценою расстаться не дано.
Ты прорастешь в века, вспоен родимым лоном.
Исполнен зрелости, как спелое зерно
Под небом благостным, на поле пробужденном.
Мы никогда в твою не постучимся дверь,
Мы больше к твоему не соберемся дому –
Без стука в сердце мы в твое войдем теперь,
Открытое для всех, доступное любому,
Доступное, как лес, как пена вольных вод,
Как солнце; и с тобой, с мечтой о лучшей доле,
В бескрайний небосвод, в грядущее – вперед!
Всем человечеством, как в золотой гондоле!
Горькой иронией звучит, что внук знаменитого еврейского поэта Переца Маркиша, сын его первенца, Симона, принял сан православного священника и, видимо, унаследовав талант деда, является видным церковным публицистом и миссионером. Марк Симонович Маркиш[*]Иеромонах Макарий (Марк Симонович Маркиш, род. 1954) церковный публицист, миссионер, в т.ч. и в интернет-пространстве, на радио и телевидении называется нынче «иеромонах Макарий» и отвечает на вопросы телезрителей в передаче «Беседы с батюшкой».
Исход
Уже к середине 50-х годов у советских евреев не осталось ни одного живого действующего механизма, позволяющего говорить о еврейском народе. Связывавшие евреев материальные и духовные узы были практически полностью порваны, растоптаны и уничтожены. Народный организм был неоднократно обезглавлен, расчленен, и все его органы были умерщвлены.
Ассимиляция снизу, берущая начало еще со времен Гаскалы, тысячу раз укрепленная и поддержанная сверху и не имеющая (легальной) альтернативы, взяла верх. Единственным языком общения остался русский, единственной культурой – русская, единственной религией – марксизм-ленинизм. Количество смешанных браков росло чуть ли не в геометрической прогрессии.
Типичный советский школьник 70-х–80-х мог с удивлением узнать, что он еврей, от своих «добрых» однокашников. И действительно, то, что не давало евреям забыть, кто они такие, в отсутствие какой-либо внешней или внутренней связи был никогда не прекращавшийся антисемитизм. Антисемитизм, как государственный, так и бытовой, сопровождал еврея повсюду. Вопреки пропагандистским фальшивкам, он не «был изжит», никуда не делся, и по сравнению с царской Россией скорее даже возрос. Он пробивал себе дорогу даже в таких ситуациях, когда на поверхностный взгляд евреи должны были вызывать если не сочувствие, то, по крайней мере, жалость.
Так, Соломон Шварц описывает вопиющий антисемитизм в партизанских отрядах во время войны. Он приводит следующую цитату из книги историка и бывшего партизана Моше Кагановича: «Еврейский партизан должен был в лесу вести борьбу и против части антисемитски настроенных партизан. Он не мог ни на минуту освободиться от сознания, что он еврей. Ему это постоянно напоминали. Редко национальное самосознание было так сильно среди евреев, как среди партизан в лесу. И не случайно партизаны были первыми, заявившимися к репатриации, – чтобы пробираться в Палестину, строить свой дом и, если уж отдать свою жизнь, отдать ее за свой народ»[351]С. Шварц. Евреи в Советском Союзе с начала Второй мировой войны (1939 – 1965), Нью-Йорк, 1966, стр. 130.
Антисемитизм снаружи и неосознанное внутреннее чувство принадлежности к некой особой духовной общности изнутри – это то, что позволило нашему народу выжить, дожив до алии 70-х и еще большей алии 90-х. Алия 70-х была относительно небольшой (130 тысяч человек) и в большей степени состояла из людей, сознательно пришедших к сионизму. В противоположность этому алия 90-х была массовым явлением исхода целого народа со всеми его достоинствами и недостатками. Миллион евреев, поднявшихся со своих мест и вместе с чадами и домочадцами покинувших свою «доисторическую» родину – это уже Исход. Огромная масса людей, ведомая одной подсознательной мыслью: «Ехать надо!» – вернулась в лоно своего народа. Вы как хотите, а мне это больше всего напоминает возвращение из Вавилонского плена, когда народ-грешник, народ, не справившийся с выполнением своей миссии быть светочем для всех народов мира, возвращается «на круги своя».
